Аластор сглатывает слишком много крови; его почти выворачивает наизнанку, железный привкус на языке заставляет поморщиться, но он продолжает держать палочку наготове побелевшими от усердия пальцами, и всматривается в тёмный коридор полуразрушенного уже дома, пытаясь уловить гудящей головой и, по всей видимости, на половину отказавшим слухом хоть какое-то движение впереди. Он сплёвывает кровь, вновь скопившуюся в горле, и осторожно пробирается вперёд, когда поисковое заклинание возвращается без вестей, но палочку не опускает - бдительность он сегодня больше не потеряет.
Чем ближе выход, тем сильнее ноет тело - пронзительной болью отдают сломанные рёбра, норовящие пробить какой-нибудь ближайший орган, левая рука непослушной верёвкой свисает по телу, потому что в плечо попали заклятьем, глаза и рот застилает кровь, но Аластор не собирается падать прямо в логове врага, ожидая, когда к убитым и поверженным им пожирателям присоединится подмога. Он хочет выбраться как можно скорее, прекрасно осознавая свои шансы на борьбу даже с хиленьким дилетантом - никакие. Он по стене буквально идёт, выходит из дома и спешит, хромая - боль в колене отвратительная - к границе антиаппарационных чар, наложенных им же, чтобы добить себя этим окончательно, но вызывать патронуса на подмогу уже некогда; может не дождаться.
Муди аппарирует прямо к порогу больницы святого Мунго и всё, что успевает, это злобным взглядом окатить ошалевшую от такого визитёра привет-ведьму - добрый вечер, у вас гости.

Он знает, что его пичкают как можно большим количеством зелий, чтобы не проснулся, не встал с кровати раньше положенного, чтобы отлежался и не дал швам разойтись, а костям проткнуть всё-таки почки или лёгкие, но Муди всё равно просыпается. С гудящей головой, накатывающей болью по всему телу, судорожно вздыхает и не может полной грудью этого сделать, потому что повязки на груди слишком плотные; он выругивается негромко и приподнимается, чтобы палату осмотреть. В темноте почти не ориентируется сначала, одно понимает - он здесь в одиночестве; какая честь, неужели нужно было дослужиться до командора, чтобы начать попадать в одиночные палаты, а не за компанию с другими не самыми везучими аврорами?
Аластор пытается встать, но получается не с первого раза; он всё же отталкивается свободной рукой от койки и привстаёт, мгновенно головокружение и тошноту ощутив - когда это он головой приложиться успел? Сидя на постели, пытается прийти в себя, головой встряхивает, дурные позывы желудка игнорируя, но едва ли успевает хотя бы одну ногу опустить на пол, как в палату врывается по меньшей мере целый взвод колдомедиков, они спешат уложить его тут же, но встречаются с громкой тирадой из изощрённых матов и громогласным "не трогайте меня".
Его боятся - он прекрасно это знает и пользуется бессовестно, чтобы своё получить; в святом Мунго его лечить не все хотят, потому что бедолагам после такого отпуск нужен, а желательно обливэйт. Муди - пациент откровенно паршивый, он не даёт себя долечить, не принимает назначенные лекарства в срок и требует слишком много обезболивающего, но сегодня он рвёт даже свои рекорды - никогда ещё не стремился покинуть госпиталь после нескольких часов попадания с такими ранениями.
Он головой прекрасно понимает, что едва ли живым выбрался из засады, в которую попал, но признавать этого не хочет, - у него свой план действий, своё чётко отработанное расписание, в которое отлежаться в Мунго никак не вписывается. У Муди, наверно, поехала крыша - так многие за спиной у него говорят, но сейчас это видно слишком ярко, он себя беречь совершенно перестал. Иначе суицидальные порывы в одиночку с врагом сражаться объяснить сложно; его за это никто по головке не погладит, он знает, но в Ордене запросто можно сказать, что невинную находку проверял и вообще к чёрту идите, выбрался же, ну а Руфусу... Руфус лишних вопросов задавать давно перестал, а учитывая последние события - всё молча и так поймёт.
Убийства двух министров и нападение вскоре на действующего почву из-под ног выбивают у всей магической Британии, но Аластор это всё ещё и лично воспринимает. Он с каждым из убитых общался близко, он их знал хорошо и прямо перед убийством выпивал, обсуждая грядущие изменения и поздравляя Милли с победой; он всегда был близок с той, которой выжить удалось, хоть и общаться они прекратили так давно, что и посчитать не выйдет. У Аластора ориентиры сбиваются, он всё слишком близко к сердцу воспринимает - это личное уже, далеко не ради мира во всём мире. Он хочет найти убийцу, хочет преподать урок тем, кто Юджинию пытался убить, хочет как следует отработать то, что должен, но в итоге сам на пороге смерти чуть не оказывается.
Останавливает ли его этого?
Вовсе нет.

Колдомедикам едва ли удаётся убедить Муди в том, что ему придётся переждать до утра - раны кровоточат, в глазах двоится, зелья ещё не подействовали. Тяжёлой артиллерией в палату входит Скримджер, вздыхает тяжело и в кресло рядом с койкой приземляется, смотрит прямо и молчаливый вопрос "что в этот раз?" Муди стойко игнорирует, предпочитая возмущаться на то, что не подписывался отсиживаться в больнице - с ним всё нормально, он не ребёнок, уберите руки, в конце концов, повязки ещё не настолько грязные. Руфус пытается быть убедительным, говорит умно, а потом не очень, даже угрозы в ход пускает, но Муди отмахивается от друга, как от назойливой мухи: его слова что горох об стену, в голове Аластора приживаться не собираются. Он пробудет здесь до утра и ни минутой больше - у него много дел, он в отпуске не нуждается.
Руфус выходит из палаты не рассерженным, не удивленным, просто никаким - он знает, что если Аластор себе в голову что-то вбил, его в этом не переубедить. Он берёт с него обещание остаться до утра и принять все рекомендации колдомедиков, на что Муди неохотно соглашается и укладывается поудобнее, требуя у девочки, снующей рядом с ним, принести что-нибудь поесть.
[float=right][/float]Ему всё надоедает примерно через час - он за это время в своей голове успевает множество вариантов почти проваленной операции перебрать, а ещё ему нужно Ордену сообщить о том, где оказалась новая ставка и где Муди хорошенько подчистил ряды пожирателей, потому, оказавшись один, отправляет патронус Боунсу, детали сокращая и требуя отправить туда самую организованную группу на ещё одну разведку и поиск существенных улик, сам же обещает уже завтра в штабе появиться и подробнее всё рассказать. Он доедает свой йогурт и пытается уснуть, но лишь может нервно ворочаться, а заслышав в коридоре слишком много голосов - как кстати прямо рядом с его палатой - встаёт всё же с койки, в этот раз легче и без воротящего головокружения, и выходит из палаты, сталкиваясь сразу с целой, мать её, армией.
— Вы не должны вставать, - к нему уже мчится колдомедик, но Муди закатывает глаза, опираясь здоровой рукой о косяк двери и переводит взгляд на обернувшуюся женщину, которую он и так со спины узнать успел, только в коридоре оказавшись. Муди скрежещет зубами недовольно тут же, злобой наполняется через край - Руфус решил, что тяжёлая артиллерия в данном случае поможет, да только Аластор как раз из тех, кто может послать нахер и министра без лишнего зазрения совести. В конце концов, они это уже и так сделали.
- А Вы с каких пор отдаёте распоряжения о лечении авроров, госпожа министр? - хмыкает Муди, делая шаг вперёд. Ему абсолютно всё равно, что Юджиния себе в голове надумала - он слушать её не намерен, ровно как и она его. С места командор не двигается, в палату возвращаться не собираясь, когда за него решают, как, где и сколько ему оставаться, он в стороне оставаться не собирается. На её вопрос глаза закатывает и поджимает губы. - Сержант Финнеас, если посмеете не дать мне уйти, о карьере в Аврорате можете забыть, - превышение полномочий прямо перед министром и доброй половиной Мунго - это как раз в духе Муди, да только он знает, что ему за это ничего не будет. - Я не собираюсь здесь больше задерживаться, мисс Дженкинс, - ему теперь на любые обещания совершенно плевать, потому что Руфус свои тоже нарушил.

Муди делает ещё шаг вперёд и к нему тут же рвётся по меньшей мере половина присутствующих - Финнеаса он таким взглядом обдаёт, что тот поспешно шаг назад делает, а на колдомедиков же шипит недовольно проклятиями, но когда он пошатывается, не имея возможности на месте удержаться от резко подкатившей слабости, его тут же под руки хватают. Аластор злится пуще прежнего, он с громогласным "я в порядке" их руки сбрасывает и опирается о дверь, с духом собираясь, но перед глазами фейерверки пробегают, а с повязки на теле уже кровь капает на пол - он перестарался в геройстве своём.
[float=left][/float]Собирается с духом, чтобы не потерять сознание действительно - такой радости он министру не доставит, и поднимает на неё взгляд совершенно не добрый; разве этот человек сегодня чуть ли жизнь богу не отдал из-за того, что она чуть ли не погибла?
- Стерва, - выдаёт он недовольно, всё же помощь колдомедиков принимая, и разворачивается, проходя обратно в палату. Ему помогают улечься на койку, меняют повязку и пичкают новым зельем - он в ответ требует обезболивающее, но те качают головой в ответ, мол, принял и так много. Аластор глаза закатывает и на подушку откидывается, пока с ним все процедуры необходимые выполняют, а потом глаза с потолка уводит и вновь видит перед собой Юджинию - он что, сегодня за бесплатное представление?
- Что ты тут делаешь, Дженкинс? - он морщится недовольно и взмахом руки колдомедика прогоняет. - Решила меня тут запереть? - рычит сквозь зубы, женщину огнём совершенно несправедливого гнева обдавая, - я уйду отсюда утром и это не обсуждается. Можешь возвращаться к своим делам, уверен, у тебя их сейчас немало.

[indent] Команда ненавидит Гестию Джонс, команда ее проклинает. А Гестия лишь пожимает плечами, продолжая уверять всех, что ошиблась, что это было случайной, просто неудачный день, но дьяволенок внутри смиренно потирал ручки. Она еще сама не понимала, что приятней: наконец-то показать Гидеону, что его насмешки были лине всякого смысла и что она не шутила, что у нее хватит сил оставить его метлу в воздухе, а его самого на песке внизу или то, что наконец-то эго старшего Пруста было разбито вдребезги. Собственно оба варианта ее более, чем устраивали. Вот только была одна мааааленькая оплошность: она не думала, что этот оболтус поселиться в больничном крыле замка на пмж. Упс, неприятно получилось.

[indent] гестия старается слушать капитана, но у нее еле получается сжать губы, когда Фабиан начинает смеяться. И начинают смеяться все. И это у всех истерическое. Второму Прусту явно платят соперники, иначе обьяснить все то, что он вытворяет на поле нельзя, аномальное везение. Вот только для противников. Гестию поражает, как он, обладая всеми данными защитника, настолько плох. Он не спасает команду, он словно тренирует ее, не позволяя расслабиться даже на секунду, потому что прилететь может далеко не от ребят в другой форме, а от личной гриффиндорской летающей неприятности.

[indent] Гестия сосредотачивается, Гестия собирается, как учил ее отец. Она собирается с силами, собирает всю свою ярость, так проще всего, ее легче всего направить в нужное русло, когда неуверенность в своих силах накрывает. Ревенко помогает ей в этом, тыча пальцем, словно в гоблина], появившегося на арене цирка. Она привыкла, что ее недооценивают.Все еще помнит, как капитан переспросил точно ли не на ловца та пробуется, ведь по комплекции... Но в этом была ошибка даже Пруэтта, от нее не ожидают бладжера, запущенного с дикой силой, а маленькая масса помогает добраться до него быстрей, чем игрок противника или даже игрок противоположной команды.

[indent] Гестия почти готова уверовать, пасть на колени, лишь бы только этот матч закончился хорошо. Она видела Фабиана в небе, примерно знает его тактику, а тактика у него простая - сдохни или умри.

[indent] И вот, пожалуйста. Матч не начался, но Джонс уже получает. У нее спирает дыхание от удара Фабиана, она чуть не выпускает метлу, она смотрит на него исподлобья, испепеляя его взглядом. Он хотел как лучше, но Джонс готова поклясться, если бы не защита - она бы выбыла еще до начала матча, - Спасибо, -она выцеживает это сквозь зубы, разминая плечо, подлетает к нему поближе, что бы это никто не слышал, что бы это осталось только между ними, - Слушай, давай попробуем план невмешательства? Постарайся максимально держаться подальше от мячей, а я постараюсь сыграть за двоих, так у меня больше шансов выжить, - и нет, ей нихера не стыдно. Джонс не готова была соседствовать с его братцем, у нее не хватит нервов, проклятий и шоколадных лягушек. Да и если Гидеон и Гестия когда-нибудь и окажутся под одной крышей больничного крыла, то выйдут они не скоро. Мадам Помфри будет не успевать лечить появляющиеся опять и опять травмы.

[indent] Музыку на поле еле слышно из-за порывов ветра. Словно погода тоже не на стороне Гриффиндора, прям таки создает дополнительные способы покалечить команду для Фабиана. Джонс успокаивает себя, что это первая игра сезона, что поиграть сейчас не так страшно, главное выжить сегодня. Проклятье Фабиана не распространяется только на Гидеона. И кажется Джонс начинает понимать, почему она единственный запасной для игры в связке с братьями. Гестия кивает ему, перехватывая биту в правую руку. У них есть буквально пара минут, облететь поле, понять с какой погодой предстоит столкнуться, осмотреть противников, осмотреть болельщиков. Одного болельщика Гестия замечет молниеносно, по голосу. Странно, что именно ему доверили комментировать сегодняшний матч. Гидеону прям на пользу пошел отдых, но видимо капитан не выпустил его не только по причине недолеченных травм. Пару недель Пруэттов точно смогут отличить все. По подбородкам. Теперь их три штуки на двоих братьев. Гестия дует щеки, пролетая мимо Гидеона, но даже всего воздуха Хогвартса не хватит, что бы хотя бы поравняться с ним.

[indent] И только сейчас, выстраиваясь в круг для начала игры, Гестия понимает, что этот день явно не сулит ничего хорошего. Слишком темно для этого времени суток. Нет намека на солнечный свет, а значит ловцу будет крайне сложно, а значит матч будет слишком долгим. Мерлин, спаси нас.

[indent] У Гестии потеют ладошки, она почти готова поклясться, что начала напевать детскую песенку себе под нос, лишь бы успокоится. Она забыла одно большое, огромное, необъятное почти как щеки Гидеона НО: бладжера два. А она одна. И бита у нее одна. И даже если она отберет вторую, она не сможет разделиться на все поле. Гестия надеется на две вещи: все члены команды сегодня предельно удачливы и внимательны и что, мерлинова борода, им повезет сегодня. Хоть чуть-чуть.

Патриция осекается, потому что Доркас говорит правильные вещи: что ее ждет через год там, откуда она бежала, потому что когда-то всех окрестила монстрами, зверями, чьих лап опасаться нужно? Наверное, ничего хорошего, сто процентов — ничего_хорошего. Селвин скорее наказать себя хочет, с каждым годом ставки повышая. Сначала это было самобичевание, общение с теми, кого презирала до этого, а теперь вынуждена с ними равняться, после — побег, отчаяние, попытка скрыться от всего мира. Когда с этими тенями Патриция смиряется, она решается на следующую ступень: разговор с Нейтом, Кадом, теперь возвращение домой. Кажется, что еще чуть-чуть и ее на земле этой больше не будет, судьба наконец устанет бороться с яростными попытками с ней столкнуться и просто даст то, чего Селвин жаждет. Наверное, так было бы правильно, так было бы с п р а в е д л и в о.
— Я их не защищаю, — отвечает пристыжено, потому что не ради пожирателей смерти рискует всем, а ради семьи.
— Я уговорю их уехать, бросив все позади, — скорее себя успокаивает, чем Медоуз пытается предложить очередную сделку. Могла бы быть более убедительной: Доркас, только я могу их убедить, понимаешь, надо бежать, — было бы этого достаточно она уже никогда не узнает. За год ее отсутствия Орден Феникса никуда не сдвинулся: разве что оказался запрещен законом, что только усложняло ее сотрудничество с ним. Если теперь они наравне с пожирателями смерти, то в чем смысл, стоит ли ради этого рисковать?
Медоуз повторяет то, что ей твердят окружающие: ради блага, ради добра, ради светлой стороны. Но кто определяет то самое благо, кто диктует способы борьбы? Селвин догадывается, что орденовцы следуют за несколькими лидерами, судя по всему, один из них Альбус, раз она сама с ним договаривалась о сделке, второй — Аластор, потому что Фрэнк именно через него ее в Орден зовет, а третий Эдгар, потому что он баллотируется в министры. Патриция правда не понимает, попытка победить в выборах — это способ отвлечь внимание или на свою сторону перетянуть первенство, ведь если во главе министерства магии окажется свой человек, то посадить неугодных в Азкабан на пожизненное заключение будет в разы легче.
Но только магглы не догадываются, что министры магии — лишь куклы, власти особой не имеют, ибо все решает визенгамот, председателем которого еще нужно стать. Значок министра не дает подобной гарантии, поэтому планы Ордена Феникса для нее до сих пор остаются загадкой.
Да и Доркас задается тем же самым вопросом, переспрашивая то, на что Патриция и сама найти ответ не может. Столько лет между двумя огнями, столько переживаний и попыток понять, как_правильно приносят лишь мигрени и нервные расстройства, а не мудрости или хотя бы жизненные уроки.
Но Пэт палочку крепче пальцами сжимает, потому что от своей мысли отступаться не хочет — это последний разговор с орденовцами, больше она с ними не только сотрудничать не хочет, но и пересекается. Клятва связывает ей руки, она не может поделиться ни с кем важной для деятельности феникса информацией, поэтому они могут просто ее отпустить, в конце концов Селвин имеет право принимать решения самостоятельно.
— Я считаю, что нельзя верить одному человеку, — отвечает, чуть погодя, искренне и так, словно не прощается, — нельзя верить в одного человека настолько слепо, чтобы следовать его указаниям беспрекословно, — Патриция кивает на палочку, которую Доркас на нее направляет, потому что если бы не Альбус, — она в этом уверена, — то они бы уже давно разошлись с миром. Но он приказал следить и не отпускать, что понять можно, но принять — нет.
— Надежду нужно искать в нас самих, в семьях, которые разрушаются из-за чужих амбиций, — упрямо отвечает Селвин, своего артефакта не опуская и понимая, что следующие слова Медоуз вполне закономерны. Она не может предать своих, подставить того же Дамблдора или Хартли — любого, кто причастен к информации, которой Пэт обладает. Но все эти разговоры толка никакого не принесут, девушки все равно будут стоять на своем, оттого Патриция на месте остается, раздумывая, достаточно ли времени прошло, чтобы вновь прыгнуть в вихре аппарации.
В ответ Доркас она только кивает:

— Я не хочу тебя ранить, — предупреждает, а на самом деле показывает, что не отступится и ее решение окончательное. Приподнимает голову, губы поджимая, и не отводит взгляда от той, от которой зависит чуть больше, чем ничего. Орденовцы заставляют всех членов организации чувствовать себя важными, словно они и правда могут что-то исправить, но очень легко отличить оптимистов от дураков, и Патриция во взгляде Доркас видит то, что в свое время мечтала разглядеть в Нейте. П о н и м а н и е. Она не просто стоит посреди поля, не просто под прицелом держит ту, кто когтями себе вырывает путь домой, она словно сама рассуждает о происходящем, и это Селвин заставляет смягчиться, поэтому палочку опускает.
Сражаться она не будет, выдержит атаку, ее заблокирует, но сама наступать не станет; подбирает рюкзак, который по воздуху к ней летит, не выпуская Медоуз из видимости.
— Я не могу быть с теми, в кого не верю, как бы мне ни хотелось справедливости, но для всех она разная. То, что Альбусу принесет удовлетворение, разрушит несколько семей, и я не могу с этой мыслью жить дальше, потому что в войне нет победителей, — Патриция щит вокруг себя колдует, — мы уже все проиграли, Доркас, — а потом трансгрессирует несколько раз, прыгая из парка в Косой переулок и оттуда в гостиницу Бирмингема, пока наконец не останавливается в нескольких километрах от родового поместья с попавшим в нее заклинанием Доркас, упрямо за ней прыгающей до Бирмингема.
Патриция наверняка много ошибок совершила и еще совершит, в ней живет бунтарство, которое выражения еще не нашло, потому что боль и отчаяние окружающих в себя она впитывает и не знает, как с ним справиться. Она была на стороне нейтралитета, обратилась за помощью к тем, кто, казалось бы, свет олицетворяет, и теперь должно попробовать понять, что из себя тьма представляет.
Тени ее поглощают по мере приближения к дому, но Селвин шага не сбавляет, крепче лямки рюкзака пальцами перехватывая. Она очень устала и ее тошнит от столько трансгрессий подряд, поэтому у высоких кованных ворот Пэт останавливается, чтобы перевести дыхание. В некоторых окнах горит свет, а лужайка заросла непроходимыми зарослями; атмосфера двора не внушает доверия: слишком мрачно, слишком не_так. На крыльце не встретит мать, тяжелые руки отца ее не обнимут, а взгляды братьев не позволят расслабиться в своей комнате.
Патриция дышать опасается, когда толкает ворота, боясь, что защита ее не пропустит, но не чувствует в ладонях ни боли, ни сопротивления. Делает несколько шагов к дому, пока не замечает, что входная дверь открывается, а освещая теплым светом крыльцо.

[indent]  [indent] Когда вокруг тишина, когда в ней мысли свои отличить от шепота демонов невозможно, когда прикосновения становятся ледяными, тогда хочется просто сдаться. Алиса забывает, что такое сон, она ночи напролет проводит в сознании; она считает отблески от шторы на потолке, изучает записи, решает углубиться в артефакторику, доводит Арчибальда до синяков под глазами. Она возвращается домой, на вопросы родителей отвечает уклончиво, свободное время тратя на изучение последствий использования Непростительных Заклинаний. Лонгботтом хочет в штаб Ордена Феникса вернуться с доказательствами на руках, чтобы помимо голословных наблюдений еще и исследования всем предоставить. У Фрэнка движения становятся более нервными и дёрганными, у Аластора внешний вид ухудшается, у Эммелины пропадает аппетит. Использование темной магии это или же психологические травмы непонятно, но Алиса просто так не оставит свои попытки доказать окружающим, что насилием на насилие отвечать значит войну искусственно затягивать.
[indent]  [indent] Она помнит рассказы родителей, читает истории про дядю, про Гриндевальда, с детства мужчины в пальто, притворяющимся выдающимся аврором, боится, Лонгботтом знает, о чем говорит. Она не капризничает, не малодушничает, эгоизма в желании спасти окружающих нет — ей просто хочется, чтобы цена за свободу остальных не была такой высокой. Алиса с тоской смотрит в сторону Фрэнка, когда замечает его пустой стол в Аврорате. Изо дня в день избегает его взгляда, хотя уверена, что он не посмотрит в ответ даже, если она продолжит его издалека изучать. Она от него уходит, чтобы себя найти, но вместо того самого поиска занимается попыткой проанализировать уже совершенное. Алиса по кругу ходит, то и дело на спину Фрэнка натыкаясь, хотя, может, хотелось бы лицом к лицу встретиться. Но прекрасно осознает, что одного его взгляда, на нее обращенного осознанно, а не по старой привычке, будет достаточно.
[indent]  [indent] Лонгботтом просится на задания вместе с Вэнс, со стажерами, с МакКиннон. У нее понимание мира не меняется: он все так же скверен и сер. Но Марлин говорит о том, что нужно в первую очередь себя принять, а потом других менять. Алиса знает, что та не согласна с ее инициативой отказаться от непростительных, поэтому не спорит и время не тратит впустую. Лина же на слова не скупится: сначала не одобряет, потом принимает, но про Фрэнка продолжает рассказывать. Алиса просит перестать, потому что совесть обязательно с чувствами смешается, и она первым делом побежит к нему, раненному и изувеченному, а только потом задумается, в чем смысл. Лонгботтом просит его не раз притормозить — однажды он нарвется, по краю пройдется, а она останется позади, потому что в будущее верит чуть больше, чем в настоящее.
[indent]  [indent] Когда Фрэнка в очередной раз за рабочим местом не замечает, в сторону кабинета Аластора смотрит. С ним тоже отношения складываются отнюдь не теплые: Алиса понимает, что всему свое время, и если уж находиться по разные стороны баррикад, то по-другому никак. Ожидать, что Муди оценит ее инициативу отстраниться от работы в Ордене Феникса после проваленной операции, глупо, и Лонгботтом мечтами не живет.
К тому же его тоже в кабинете нет; наверное, очередное задание, очередные ранения. Алиса смотрит в окно, потом ерзает на стуле, пытается мыслями сосредоточиться на деле. Но то и дело перед глазами воображение рисует Фрэнка без сознания.
[indent]  [indent] Эммелина парой дней назад намекает, что он пускается во все тяжкие, рассказывает, что вызывается на несколько заданий подряд. Алиса тогда от обсуждения открещивается, потому что не ее дело, не ее место переживания высказывать. Она его оставляет со словами, что в себе разобраться хочет, и если время будет тратить на разговоры о нем же, то в чем был смысл?
[indent]  [indent] Порой она и сама не понимает, зачем ушла, зачем дверь за собой закрыла. Сначала была обижена, ужалена, в одиночестве оставлена. Из-за нее гибнет три орденовца, окружающиеся ей это в ошибку приписывают, говорят, что могло быть все по-другому, если бы воспользовалась чертовой Авадой Кедаврой. Но у Алисы не хватит ненависти, она знает, что не сможет, даже если будет сама находиться на пороге смерти.
Фрэнк тогда сторону Аластора принимает, а ей ничего не остается, как продолжать бороться не только с начальником, но и с другом, с мужем, с человеком, которого своим считает.
[indent]  [indent] За три месяца, что они порознь живут, меняется примерно ничего. Алиса все еще спит по левую сторону кровати, все еще утыкается в пустоту, все еще готовит порции завтрака на двоих, так и не научившись на одного отмерять нужное количество молока. Лонгботтом идет в сторону Штаба Ордена с мыслью, что делает это не из-за переживаний за мужа, а из-за необходимости быть частью сопротивления.
[indent]  [indent] В Аврорате, как бы ей ни хотелось, тяжело сражаться с опасностью, о которой не все до конца подозревают. Руфус - человек хороший, но Алиса в этом деле больше доверяет Аластору, хотя и сомневается в его адекватности иной раз.
[indent]  [indent] Она останавливается у входа, осознавая, что не знает сегодняшний пароль для входа. Спустя несколько минут ожиданий дверь открывается, и Лонгботтом успевает пройти внутрь до того, как Пруэтт осознает, кого впускает. Она оглядывается, в тускло освещенном помещении не замечая никого, перед кем пришлось бы отчитываться. Но не находит и следов пострадавших — где тогда Фрэнк?
[indent]  [indent] Алиса останавливается у коридора, прислушиваясь к отдаленным разговорами, пытаясь понять, кого впереди заметит. Наверное, ей не стоит прятаться, таким трусливым образом возвращаться туда, откуда ушла со скандалом. Но Лонгботтом чувствует, что обидела остальных (пусть и осталась права), оттого дожидается, когда разговор стихнет, переходя в другую комнату. До стола Муди она добирается без препятствий, останавливается у кресла, разглядывая карты и артефакты, сваленные в одну кучу. Судя по записям, Лонгботтом на задании в Восточной Шотландии, поэтому не вернётся он еще несколько дней. Алиса пролистывает журнал, про себя отсчитывая, какая по счету это операция Фрэнка за последний месяц.
[indent]  [indent] Она успевает только выругаться, когда слышит позади треск прогнивших досок.
— Аластор, — здоровается, замечая в проеме Муди, очевидно вернувшегося не с обеда. Лонгботтом предлагает ему помочь, отходит в сторону, чтобы не мешать, обменивается кивками с Вэнс, которая следом за начальником заходит. Как Лина все еще держится — для Алисы остается загадкой, но задать вопрос ей кажется неправильным.
— Понимаю, что сейчас не самое удачное время, — вставляет, когда они перестают что-то обговаривать, ловит взгляд Аластора, — но сейчас по-другому не бывает, — ей нужно извиниться, объясниться, попытаться найти общий язык. Алиса отказывается от каких-то ни было советов, потому что _сама_ разобраться со всем хочет.
[indent]  [indent] Возвращается в Штаб только потому что сидеть больше с документами и фолиантами не может, потому что негативные последствия непростительных и так очевидны, никто ее доклады слушать не станет.
— Я хочу вернуться к активному участию, — добавляет, пытаясь привлечь внимание Аластора. Они с ним в последний раз ссорятся до откровенной ругани: Алиса его шлет куда подальше, он ей в ответ не любезнее вещи говорит. Подобное входит в привычку, и Лонгботтом субординацию уже давно не соблюдает — хотя должна. Именно Муди их в Академии вылавливает, замечает, хорошие задания им дает. Ей кажется, что это благодаря тому, что она просто удачно затесалась между Лонгботтомом и Пруэттами, поэтому до сегодняшнего дня чувствует, что незаслуженно оказалась и в Аврорате, и в Ордене Феникса.
[indent]  [indent] Доказать бы хотела, что может рассчитывать на те звания, которыми сейчас обладает, но из-за того, что саму себя в ловушку загоняет зимой, на месте стоит.
— Я понимаю, что перегнула палку в январе, но ты… — Алиса качает головой, — но вы, командор, застали меня после потери трех сокомандников, и я потеряла контроль над ситуацией. И над словами, — похоже на извинения? Лонгботтом очень хочется верить, потому что с Муди ей когда-то друзьями хотелось быть. Только к своим годам она успевает осознать одно: желания очень редко в реальности оказываются тем, чем казались в мечтах.

Его будит глухой стук в дверь, и Тео даже не сразу распознает, что это происходит в реальности, а не является продолжением сна. Вместо того, чтобы сразу подняться на ноги, он переворачивается на другой бок и разминает затекшую руку, на которой Флоренс удобно устроилась и не собиралась отпускать. Но Теодор все-таки справляется с женой, когда дверь открывается с едва различимым скрипом (нужно сказать Фанни проверить петли). На пороге он узнает Трэва, взъерошенного и испуганного, из-за чего губы Паркинсона поджимаются, и он рывком встает с постели, наверное, заставляя Фло проснуться. В два шага он сокращает расстояние до двери и выходит в коридор, игнорируя брата, стоявшего то ли в ожидании удара, то ли вопроса.
Теодор не любит тратить время на глупые вопросы, ответы на которые он и так знает. Судя по всему, у Трэва произошло что-то хреновое, раз он снова оказался не просто на пороге его дома, а в спальне. Краем глаза Тео замечает кровь на руках брата, матерится себе под нос, спускаясь по лестнице на первый этаж и по дороге зажигая несколько свечей.
На кухне прохладно из-за открытой настяжь задней двери, поэтому Паркинсон тяжело вздыхает, хлопая ею.
— Если приходишь ко мне в дом, будь добр хотя бы дверь за собой закрывать. Два ночи, мать твою, Трэв, — говорит он недовольным тоном, а что брат ожидал? Судорожных вопросов и уточнений или же сожалеющих объятий? Тео подогревает воду для кофе — все равно уже не уснет, — опирается о стол и выжидающе смотрит на него. Задавать вопросы он не собирается, не в этот раз и не после стольких встреч, которые заканчивались всегда одинаково: прости, такого больше не повторится.
the city's on fire
the streets are a riot
now look at this place
no one is safe
no one is safe from youОн выслушивает его сбивчивый рассказ молча, смотрит на лицо, выражающее лишь испуг, но ни капли сожаления, и не понимает, каким ублюдком нужно было родиться, чтобы вырасти в подобие человека, которым Трэвис сейчас является. Теодор не отличается ангельским характером, не считает себя достойным примера, но все-таки умудряется не вляпываться в дерьмо из раза в раз.
«Мы просто не рассчитали» — объяснение, к которому брат прибегает, когда решает объяснить очередное убийство.
Тео не отвечает ему ни слова, не найдя ничего, что могло бы хоть как-то выразить его недовольство и раздражение. Просто молча уходит обратно к себе, по дороге замечая отца, который своими шаркающими и тяжелыми шагами наверняка разбудил и мать. Теодор огрызается на вопрос «что произошло» и скрывается в комнате, тут же ныряя под одеяло к жене.
Уснуть, конечно, не получается.
Он стучит пальцами по постели, прислушивается к шагам в коридоре, хотя знает, что наверняка отец с Трэвом подумали о том, что их могут подслушать. Тео более чем уверен, что они уже придумали какой-то план действий, с которым он скорее всего не согласится, но уже поздно будет помешать тому, что они запустят к рассвету. Бросив короткий взгляд к окну, Паркинсон тяжело вздыхает (кажется, это уже вошло в отвратительную привычку, которая присуща только старикам) и встает обратно.
— Я ухожу сегодня раньше, — говорит Флоренс, коснувшись ладонью ее спины. И, получив в ответ невнятное «иди к черту», он целует ее в щеку и собирается.
— Мы решили, что действовать нужно сраз…
— Да понятно, что вы решили, отец, — обрывает его на полуслове, выливая остатки кофе (получился слишком горьким) в раковину. Трэва уже не было дома — хоть что-то они сделали правильно. Тео и так на взводе выслушивает план старшего Паркинсона, пока варит себе вторую кружку кофе. Старику уже давно пора было бы переехать в деревню и отдыхать от того, что происходит в их жизнях, но уговорить их с матерью оставить внука оказалось тяжелее, чем Теодор когда-либо себе представлял. Жить с родителями в тридцать лет он тоже не планировал, но когда что-то получалось так, как задумывалось?
— Наверняка они снова это дело замнут, к тому же, кому выгодно освещать такое убийство?
— Много кому, но если и в этот раз они запретят публикацию, то дело все равно откроют, — отвечает Паркинсон. Он достаточно уже проработал в Аврорате, чтобы понять логику их действий. Даже если Министерство Магии официально выступает против нагнетания обстановки, дела все так же открываются и расследуются.
— Одно дело пытать или издеваться, другое — убить чертову грязнокровку.
— Я понимаю.
— Да, конечно ты понимаешь, но он обрекает не только себя на вполне заслуженный срок, но и ставит под вопрос мою должность, — Тео не знает, как арест может коснуться работы Флоренс, но подозревает, что к роду вовсе пропадет выстроенное годами доверие. Всем известно, что Паркинсоны придерживаются нейтралитета, что же теперь начнется, если факт причастности Трэвиса к ненависти к магглам вскроется.
День продолжается в таком же негативном ключе. Сначала Теодор осознает, что новость уже оказывается опубликована в Ежедневном пророке, потому что в редакцию поступили колдографии с места преступления. Следом он оказывается на экстренном собрании, на котором требуют не замалчивать ситуацию, а выпустить официальный пресс-релиз, согласованный со Скримджером и ответственным за расследование аврором. К полудню Паркинсон узнает, что за дело взялся Палмер, что является последней каплей. Бывший муж министра магии — едва ли хорошая кандидатура для расследования, которое оставят нераскрытым за недостатком улик.
Теодор уходит на обед, раздумывая о том, что сейчас может сделать. Недолгая трансгрессия домой подтверждает его опасения: свидетелей не было и для того, чтобы не возникло, Трэв и отец уже встретились с близлежащими к месту преступления жителями. Обливиэйт будет заметен, если специалисты будут опрашивать кого-то. Тео требует, что Трэв не покидал его дома и возвращается на работу, но идет не в сторону Аврората, а в отдел Фоули.
— Мистер Фоули занят, — помощница выглядит миловидной, и Теодор улыбается ей, постукивая волшебной палочкой по столу.
— Уточните, когда он освободится и добавьте, что это срочно, — «занят» — понятие обширное, но Тео оставалось надеяться, что Кристиан и правда был просто занят, а не решил уйти с работы пораньше. Наверное, стоило и вовсе попытаться сначала поговорить с Хьюбертом, но Теодор не уверен, что своим нетерпением не заставит его подозревать что-то неладное. А брат Флоренс, пусть и не так активно принимающий участия в ее жизни, в любом случае окажется куда полезнее.
https://i.imgur.com/speRPNw.gif— Извини, что без предупреждения. Я по делу, — он хорошо относится к Крису, считая его достаточно ответственным. В голове то и дело мелькают сравнения между его и Фло младшими братьями, к сожалению, Фоули в этом плане выигрывают. Если Кристиан и занят чем-то нелегальным, то это не известно каждому второму, кто слышит его фамилию.
— Слышал об убийстве магглорожденной? — наверняка слышал, но Паркинсон оставляет выпуск Ежедневного пророка перед ним, прежде чем садится напротив.
— Флоренс пока еще не знает, но за этим стоит Трэв, -  Тео не скрывает этого от него, потому что полностью уверен в том, что Кристиан никогда не предаст свою сестру. Они все погрязли в этом: вынуждены выживать в мире, в котором идиоты творят глупости, а им приходится иметь дело с последствиями. Теодор никогда не скрывал, что его младший брат — ублюдок, поэтому Крису наверняка это известно не понаслышке.
— Мне нужна помощь.

- Да брось, Рем, - отмахивается, но - с улыбкой, потому что это приятно, приятно производить такое впечатление, пускай даже на старого друга, пускай он не совсем серьезен, пускай в голосе проскальзывает ирония, - мы оба знаем, что даже если я превращусь в сурового Скримджера, а ты пойдешь работать в библиотеку, Джеймс и Сириус не оставят нам шанса на скучную и серьезную жизнь, - это - правда, это уже и сейчас было подтверждено. Поэтому они в орден идут, поэтому лично его жизнь не ограничивается министерскими кабинетами (Питер бы не против, Питеру нравятся министерские кабинеты).

Кофе приносят быстро - официантка мельтешит, на Ремуса косо смотрит, глаза, кажется, ему строит (Питер смеется в ладонь, плохо маскируя хихикание приступом кашля). Самого Петтигрю она смеряет после этого взглядом крайне негодующим, но и уходить не спешит, способ задержаться ищет, зависает над ними, тыкая Питеру в меню - а может то, а может это.

- Ладно, ладно, давайте светлое... я не знаю, что у вас полегче? - у Питера с алкоголем отношения не то чтобы совсем дружелюбные, а может - наоборот - слишком близкие; он обычно себя не ограничивает, тогда, когда это дома; когда вокруг только самые близкие и можно расслабиться. Сейчас напротив тоже лучший друг, но он сегодня не расслабляться настроился, ему нужно в трезвом уме быть - и так волнуется сильнее, чем должен бы, наверное. Ему хочется, чтобы Рем согласился - не только потому, что это очко в сторону Петтигрю. Не только потому, что если Люпин в проект Юджинии войдет, именно Питер будет тем, кто настоящего оборотня для них отыскал. Это ведь им обоим выгодно: возможность на блюдечке с голубой каемочкой. Девушка их, наконец, вдвоем оставляет. Парень кофе выпивает практически залпом - горло обжигает, но голову прочищает немного. От следующего вопроса отмахивается с притворным оскорблением, глаза большие строит:

- А что, меня одного уже недостаточно? - театральность скорее Сириусу свойственна некоторая, Джиму - тоже; Питер у них учится, потому что видит как легко иногда с ее помощью напряженную обстановку разрядить. Перенимает манеры, жесты, комбинирует, чуть меняет - так, чтобы кража совсем очевидной не казалась. Головой качает - "ладно, ладно, скажу честно" - у Поттеров романтический вечер, Джеймс все ручки дверные носками завесил, так что я даже пытаться не стал. Сириус... что-то в ордене, - морщится немного: "что-то в ордене" в последнее время у Блэка было вообще часто - еще с января, а уж после возвращения Флеминг - и подавно. Не зацикливаться на этом, на этом - нельзя, он даже не упоминает, иначе весь вечер проведет Луну проклиная, а Ремусу его успокаивать придется, а не выбор делать важный, - так что не сегодня, - официантка пиво приносит, очень вовремя: Питер глоток делает, старательно притворяясь, что не считает подобную встречу странным, что не нужно пояснять причину, по которой он позвал его: ну собрались два друга. Наблюдает за тем, как и в стакане Рема пива меньше становится: пункт "напоить Лунатика" он в свой сегодняшний план не включал, это было бы идеей ужасной, но и на совсем трезвую голову этот разговор весь не хотелось.

- Слушай, ну что ты, - смеется, легко, на секунду даже забывая об остальном, от собственных мыслей отвлекаясь - потому что отнекивания Ремуса - это всегда чертовски забавно (и грустно - немного). Они с Дорой женатую пару напоминали, пожалуй, даже раньше, чем Поттеры, все, чего не хватало - капельки официоза, устроить который было не так уж сложно, - во-первых, убежище из дома Блэка - так себе, я процентов на девяносто уверен, что он твоей даме еще пару лет назад ключи выдал, - в его защиту - даже если Питер прав - Дора их кормила, так что, - а во-вторых, кого ты обманываешь, ведь, - увы - не выходит пуститься в очередную тираду о том, что "ты тоже человек, Лунатик, Доркас о твоей проблеме знает прекрасно - не хотела бы с тобой всю жизнь провести - ушла бы давно, вместо того, чтобы лучшие годы тратить", потому что Ремус его перебивает очень прицельно. Питер выдыхает: чего ожидал, на подобные комментарии Люпин хорошо не реагировал никогда. Он его понимает отчасти: линкантропия - дело нелегкое, вот только Рем его под контролем держит, научиться успел, поднаторел за долгие годы отлично. Питер выдыхает и сдается - в другую тираду пускается.

- Ничего особенного, - заболтать немножко, ну совсем чуть-чуть, он Рему и второй бокал заказывает как бы невзначай ("повторите нам, пожалуйста", но свой второй не трогает), - хотя, конечно, Министерство - это нечто, - история забавная, история долгая: Питер не умеет рассказывать так, как ребята, в деталях путается, назад возвращается, но Лунатик - терпеливее остальных, кивает в нужных местах, смеется - тоже. Со всеми мародерами было по-разному, со всеми легко было в разных вещах. Люпин слушатель настолько хороший, что готов даже Петтигрю терпеть. Спокойный, осторожный, терпеливый - идеальный кандидат для того, что Юджиния задумывала.

Только, зараза, слишком проницательный иногда.

Питер по столу стучит нервно, кончиком пальцев незамысловатый ритм выводя: степень готовности оценивает (свою, его). Все еще кажется - слишком рано, все еще хочется оттянуть хоть чуть-чуть, но сейчас он сам разговор на это выводит, сейчас отказываться от ответа, юлить - значит настроение другу портить, а этого делать нельзя (они и так, кажется, полгода все на взводе).

- Обещай не отказываться сразу, - предупреждает, но ответа не дожидается, это - не запрос, а преамбула. Обещания - обещаниями, Ремус - спокойный и терпеливый, но все еще гриффиндорец и мародер. Взрываться умеет не хуже остальной пары друзей, - мадам Дженкинс... у нее есть инициатива, - ее в офисе все Юджинией зовут, во всяком случае за глаза - точно: так проще и быстрее, но сейчас ему кажется необходимым соблюдать официоз, чтобы Рем понял - все серьезно, возможность настоящая, реальная, лежит прямо перед ним - дотянуться только и схватить, - по поддержке угнетаемых... слоев населения. И очень хочет привлечь в команду представителей этих самых слоев, - он смотрит на друга косо, из под ресниц, небольшую паузу делает, выжидая: сложи два и два, хоть какую-то реакцию мне покажи: ему нужно знать, что дальше делать, что дальше говорить лучше.

[indent]  [indent] Эсме, когда глаза закрывает, сосредоточиться ни на чем не может, потому что Мэл щекой к ее плечу прижимается, и она лишь за его дыханием следит. Вдох / / Кэссиди большим пальцем по его лбу проводит ; выдох / / она пальцем обратно ведет, его сон оберегая и со своим договориться не успевая. У него, порой, брови хмуриться начинают, а она улыбается, потому что за окном уже давно за три ночи переваливает, и овечки заканчиваются — Эсме досчитывает до сто тридцать девятой, сбиваясь на следующей.
Она в его квартиру приходит из раза в раз, потому что в свою комнату возвращаться не хочет, потому что они уже, кажется, вместе живут. Разве что вслух не произносят, словно негласное обещание нарушить боятся / / Кэссиди так точно; у нее ведь другие планы были, она ведь совсем не за этим к нему в баре подсаживалась.

[indent]  [indent] Сквозь шторы, плотные, но не до конца завешенные, первые лучи солнца пробираются, когда Эсме на бок переворачивается, чтобы уткнуться ему в спину и замершую ногу подсунуть под Малкольма. Он обязательно вздрогнет, что-то в подушку проворчит и снова уснет, а она следом за ним — не в спокойные фантазии, а в очередные кошмары, из раза в раз повторяющиеся. Сегодня МакГонагалл обо всем узнает и палочку отбирает, чтобы в Визенгамот привести и посреди огромного зала в одиночестве оставить.
Он полное право на это имеет — она заслужила, она сама напросилась и на наказание, и на подобное отношение. Только Кэссиди понятия не имеет, как все исправить, потому что объясняться         у ж е         поздно, а пытаться убедить — бессмысленно. МакГонагалл к карьере относится, может, на первый взгляд не слишком заинтересовано, но у него каждое решение принимается после тщательного обдумывания. Эсме бы этому у него поучиться, но все, что она из их         о т н о ш е н и й         извлекает — это привычку в нем рядом.
В его пальцах на ее спине по утрам, в его недовольством стоне, когда она одеяло на себя перетягивает, в его постоянно переслащенном кофе / / Кэссиди бы этого испугаться, ей бы дверь за собой закрыть и никогда больше к ней не возвращаться, только впервые в жизни она себя чувствует на своем месте, и это ощущение терять не соглашается. Не после того, как МакГонагалл ей выпить предлагает, как выслушивает и о себе рассказывает; он ее постоянно сначала в плечо толкает, чтобы проверить — ударит в ответ или подвинется, чтобы сел рядом. Все чаще она сдвигается, от себя его не прогоняя, и тем самым все больше путается. Кэссиди верить людям не хочет, она от этих эмоций бежит, потому что считает, что обещать, значит, сразу подвергнуть сомнениям все, что было до этого сделано.
Если Мэл попросит правду сказать, она не сможет ему до конца открыться.
Если Мэл пообещает рядом всегда быть, она не сможет ему тем же ответить.

[float=right][/float] [indent]  [indent] Эсме секреты хранит, которые ему никогда не узнать, и именно эти тайны ее заставляют не отпускать его с постели, за руки цепляясь и мешая вставать.
— еще чуть-чуть, — хриплым голосом просит, ногами обхватывая и за плечо кусая, когда Мэл что-то сказать против пытается. За окном, кажется, уже снег идет, потому что минусовая температура пробирается и в комнату. Кэссиди недовольно ежится, в одеяле заворачиваясь, и так и встает, на кухню волочась по стене. Она просыпаться не любит, у нее не один час уходит на то, чтобы с мыслями собраться. И так всегда, и так каждый раз, когда она кофе варит, сливает первую попытку в раковину и за вторую принимается, ладонью некультурный зевок прикрывая.

[indent]  [indent] У них сегодня у обоих выходной: МакГонагалл говорит, что его родители ждут их к семи вечера, и Кэссиди на часы поглядывает с волнением. Они встречаются уже больше полутора лет, но еще ни разу не переступают эту неловкую черту. Она с чужими родителями никогда не знакомилась, оттого понятия не имеет, как себя вести. С волшебниками еле слова успевает в предложения сложить до того, как ее обрекают на звание недалекой, а что будет с отцом и матерью Малкольма? Эсме знает, что отец его — священник, поэтому шутит, что будет с ним библию обсуждать и стихи наизусть читать. В этом она по крайней мере разбирается и сможет разговор поддержать; а вот если Изабель про магию начнет вспоминать — возникнет проблема.
— может сделаем вид, что уехали спасать румынских детей? — Рождество — праздник семейный, но Кэссиди его избегает уже не первый год. С детства приученная к большим застольям она в них особое волшебство находит; точнее она о нем помнит, потому что во взрослой жизни повторить воспоминания не получается. Уайатт отказывается домой возвращаться, а отец, один взгляд на которого панику вызывает, с ним разговаривать отказывается. Эсме успевает привыкнуть, что ее Рождество теперь — это поздниу ужин и ранний автобус к себе домой. Но Мэл врывается с предложением, для него, кажется, это важным, и она до сих пор понять не может, зачем так все усложнять. Не то чтобы знакомство привнесет сложности, но определенно новые ожидания вызовет.

[indent]  [indent] Она подарок его отцу заворачивает в упаковочную бумагу, скотч на пальцы наклеивая, чтобы успеть все углы удержать. Кэссиди освещенные масла покупает несколько недель назад, когда мама упоминает, что к ним итальянский епископ приезжает со службой. Они в коробке красивой стоят в квартире и пыль на себе собирают, и Эсме даже неловко становится, что так относится к вещам, в которые и ее, и родители Мэла верят. Для матери его она выбирает последнее издание справочника по фантастическим тварям: достать автограф Скамандера не получается, и Кэссиди дополняет книгу билетом на ближайшее выступление зоолога.
У нее все уже сложенным в коридоре лежит, когда стук в дверь раздается. Она каждый раз боится, что сюда кто-то из знакомых придет и начнет о деле — том самом — с МакГонагаллом разговаривать. Кэссиди первее в коридор выбегает, ему дорогу преграждая / / в шутку все оборачивая, но просто пытаясь, если что, предотвратить грядущее.
[float=left][/float]Они когда только встречаться начинают, Эсме никогда первой не засыпает и спиной к нему не поворачивается. Она свою комнату держит под запретом, никогда Мэла к себе не приглашая. У них, словно отношения на стороне, потому что подпустить его близко, значит, еще больше себя риску подвергнуть. Кэссиди когда решается с МакГонагаллом сблизиться, чтобы со следа сбить, у нее план полностью выстроен. Правда потом они напиваются первый раз, второй, третий — она уже в его футболке, а его ремень лежит, забытый у нее на кресле.
— я быстрее, — в глазок смотрит и хмурится тут же, потому что глазами своим не верит, — мама? — дверь открывает, не давая родителям зайти вперед. Правда их это не останавливает, и они слишком громко для незваных гостей кричат: «сюрприз!». Эсме растеряно в объятия отца заключает, все еще на пороге стоя.

[indent]  [indent] Малкольм не должен с ними встречаться — слишком велик шанс, что так его дело сдвинется с мертвой точки. Именно поэтому она врет, что ее родители на Рождество уезжают в Уэльс, что у них другие планы, и они никак их поменять не могут. Она чересчур сильно отца сжимает, на площадку его заставляя отойти.
— что вы здесь делаете? — у нее нервно голос надламывается, потому что Эсме улыбнуться пытается, но вместо этого неловко стоит босыми ногами на половике.
— ты же говорила, что встречаешься с родителями парня, мы решили присоединиться, — отвечает мама, ее с места отодвигая и протискиваясь в квартиру. Кэссиди успевает только отца за локоть остановить: «погоди, вам нельзя». Правда на немой вопрос во взгляде она ответить блять тоже не может.

[indent]  [indent] Почему?
Потому что ты — доказательство.
[indent]  [indent] Потому что твоя дочь Статут секретности нарушила ради тебя.
[indent]  [indent] Потому что ее никто не просил, а она всех опасности подвергла.

[indent]  [indent] Эсме лицо в ладонях прячет, пытаясь до трех досчитать. У нее неприятный холод позвоночника касается, когда она слышит, что мать уже Мэла обнимает: «она не говорила? эсме!». Она оборачивается, взгляд МакГонагалла избегая.
— почему ты ему не рассказала, как нас зовут? вы же сколько уже вместе?
— мам.
— меня зовут урсула, — она руку Мэлу протягивает.
— мам, — повторяет Кэссиди, когда она уже МакГонагалла своих объятиях сжимает. Все-таки посмотреть на его удивленное лицо приходится. Правда лучше бы Эсме этого взгляда не видела и не знала. Она неосознанно отца за собой прячет, но удержать не может — он уже шаг в сторону Малкольма делает, чтобы руку для рукопожатия протянуть.

[indent]  [indent] — я не знала, что они приедут, — извиняется, плечами пожимая. Возможно, если о магии говорить не будут, то МакГонагалл ничего не заметит. Кэссиди палочку откладывает на кухонный стол, чтобы лишних вопросов не провоцировать. Отец, когда ее замечает, в лице сразу изменяется: «слышал, вы из семьи священника». Откуда ему это известно Эсме не знает, оттого удивленно сначала на него, а потом и на мать смотрит. Лишь потом замечает, что у них несколько пакетов еды и еще один с подарками.
Она понятия не имела, что родители могут быть         т а к и м и,         когда узнают, что у нее все-таки отношения — отношения ведь? — есть.
— надеемся, мы не сильно вам планы нарушили, — у матери хватает такта об этом упомянуть, — но мы подумали, что будет здорово познакомиться и с малкольмом, и с его родителями, раз уж для них ты покупала масла, — Эсме медленно выдыхает, сдаваясь. Полтора года, полтора чертовых года, прожить со страхом, что Мэл ее раскроет, чтобы на Рождество со своим отцом познакомить. Она пытается себя в руки взять, его в сторону отводит, в глаза заглядывая: — может, все-таки скажем, что у нас смена?

[indent]  [indent] Эсме, когда глаза закрывает, сосредоточиться ни на чем не может, потому что Мэл щекой к ее плечу прижимается, и она лишь за его дыханием следит. Вдох / / Кэссиди большим пальцем по его лбу проводит ; выдох / / она пальцем обратно ведет, его сон оберегая и со своим договориться не успевая. У него, порой, брови хмуриться начинают, а она улыбается, потому что за окном уже давно за три ночи переваливает, и овечки заканчиваются — Эсме досчитывает до сто тридцать девятой, сбиваясь на следующей.
Она в его квартиру приходит из раза в раз, потому что в свою комнату возвращаться не хочет, потому что они уже, кажется, вместе живут. Разве что вслух не произносят, словно негласное обещание нарушить боятся / / Кэссиди так точно; у нее ведь другие планы были, она ведь совсем не за этим к нему в баре подсаживалась.

[indent]  [indent] Сквозь шторы, плотные, но не до конца завешенные, первые лучи солнца пробираются, когда Эсме на бок переворачивается, чтобы уткнуться ему в спину и замершую ногу подсунуть под Малкольма. Он обязательно вздрогнет, что-то в подушку проворчит и снова уснет, а она следом за ним — не в спокойные фантазии, а в очередные кошмары, из раза в раз повторяющиеся. Сегодня МакГонагалл обо всем узнает и палочку отбирает, чтобы в Визенгамот привести и посреди огромного зала в одиночестве оставить.
Он полное право на это имеет — она заслужила, она сама напросилась и на наказание, и на подобное отношение. Только Кэссиди понятия не имеет, как все исправить, потому что объясняться         у ж е         поздно, а пытаться убедить — бессмысленно. МакГонагалл к карьере относится, может, на первый взгляд не слишком заинтересовано, но у него каждое решение принимается после тщательного обдумывания. Эсме бы этому у него поучиться, но все, что она из их         о т н о ш е н и й         извлекает — это привычку в нем рядом.
В его пальцах на ее спине по утрам, в его недовольством стоне, когда она одеяло на себя перетягивает, в его постоянно переслащенном кофе / / Кэссиди бы этого испугаться, ей бы дверь за собой закрыть и никогда больше к ней не возвращаться, только впервые в жизни она себя чувствует на своем месте, и это ощущение терять не соглашается. Не после того, как МакГонагалл ей выпить предлагает, как выслушивает и о себе рассказывает; он ее постоянно сначала в плечо толкает, чтобы проверить — ударит в ответ или подвинется, чтобы сел рядом. Все чаще она сдвигается, от себя его не прогоняя, и тем самым все больше путается. Кэссиди верить людям не хочет, она от этих эмоций бежит, потому что считает, что обещать, значит, сразу подвергнуть сомнениям все, что было до этого сделано.
Если Мэл попросит правду сказать, она не сможет ему до конца открыться.
Если Мэл пообещает рядом всегда быть, она не сможет ему тем же ответить.

[float=right][/float] [indent]  [indent] Эсме секреты хранит, которые ему никогда не узнать, и именно эти тайны ее заставляют не отпускать его с постели, за руки цепляясь и мешая вставать.
— еще чуть-чуть, — хриплым голосом просит, ногами обхватывая и за плечо кусая, когда Мэл что-то сказать против пытается. За окном, кажется, уже снег идет, потому что минусовая температура пробирается и в комнату. Кэссиди недовольно ежится, в одеяле заворачиваясь, и так и встает, на кухню волочась по стене. Она просыпаться не любит, у нее не один час уходит на то, чтобы с мыслями собраться. И так всегда, и так каждый раз, когда она кофе варит, сливает первую попытку в раковину и за вторую принимается, ладонью некультурный зевок прикрывая.

[indent]  [indent] У них сегодня у обоих выходной: МакГонагалл говорит, что его родители ждут их к семи вечера, и Кэссиди на часы поглядывает с волнением. Они встречаются уже больше полутора лет, но еще ни разу не переступают эту неловкую черту. Она с чужими родителями никогда не знакомилась, оттого понятия не имеет, как себя вести. С волшебниками еле слова успевает в предложения сложить до того, как ее обрекают на звание недалекой, а что будет с отцом и матерью Малкольма? Эсме знает, что отец его — священник, поэтому шутит, что будет с ним библию обсуждать и стихи наизусть читать. В этом она по крайней мере разбирается и сможет разговор поддержать; а вот если Изабель про магию начнет вспоминать — возникнет проблема.
— может сделаем вид, что уехали спасать румынских детей? — Рождество — праздник семейный, но Кэссиди его избегает уже не первый год. С детства приученная к большим застольям она в них особое волшебство находит; точнее она о нем помнит, потому что во взрослой жизни повторить воспоминания не получается. Уайатт отказывается домой возвращаться, а отец, один взгляд на которого панику вызывает, с ним разговаривать отказывается. Эсме успевает привыкнуть, что ее Рождество теперь — это поздниу ужин и ранний автобус к себе домой. Но Мэл врывается с предложением, для него, кажется, это важным, и она до сих пор понять не может, зачем так все усложнять. Не то чтобы знакомство привнесет сложности, но определенно новые ожидания вызовет.

[indent]  [indent] Она подарок его отцу заворачивает в упаковочную бумагу, скотч на пальцы наклеивая, чтобы успеть все углы удержать. Кэссиди освещенные масла покупает несколько недель назад, когда мама упоминает, что к ним итальянский епископ приезжает со службой. Они в коробке красивой стоят в квартире и пыль на себе собирают, и Эсме даже неловко становится, что так относится к вещам, в которые и ее, и родители Мэла верят. Для матери его она выбирает последнее издание справочника по фантастическим тварям: достать автограф Скамандера не получается, и Кэссиди дополняет книгу билетом на ближайшее выступление зоолога.
У нее все уже сложенным в коридоре лежит, когда стук в дверь раздается. Она каждый раз боится, что сюда кто-то из знакомых придет и начнет о деле — том самом — с МакГонагаллом разговаривать. Кэссиди первее в коридор выбегает, ему дорогу преграждая / / в шутку все оборачивая, но просто пытаясь, если что, предотвратить грядущее.
[float=left][/float]Они когда только встречаться начинают, Эсме никогда первой не засыпает и спиной к нему не поворачивается. Она свою комнату держит под запретом, никогда Мэла к себе не приглашая. У них, словно отношения на стороне, потому что подпустить его близко, значит, еще больше себя риску подвергнуть. Кэссиди когда решается с МакГонагаллом сблизиться, чтобы со следа сбить, у нее план полностью выстроен. Правда потом они напиваются первый раз, второй, третий — она уже в его футболке, а его ремень лежит, забытый у нее на кресле.
— я быстрее, — в глазок смотрит и хмурится тут же, потому что глазами своим не верит, — мама? — дверь открывает, не давая родителям зайти вперед. Правда их это не останавливает, и они слишком громко для незваных гостей кричат: «сюрприз!». Эсме растеряно в объятия отца заключает, все еще на пороге стоя.

[indent]  [indent] Малкольм не должен с ними встречаться — слишком велик шанс, что так его дело сдвинется с мертвой точки. Именно поэтому она врет, что ее родители на Рождество уезжают в Уэльс, что у них другие планы, и они никак их поменять не могут. Она чересчур сильно отца сжимает, на площадку его заставляя отойти.
— что вы здесь делаете? — у нее нервно голос надламывается, потому что Эсме улыбнуться пытается, но вместо этого неловко стоит босыми ногами на половике.
— ты же говорила, что встречаешься с родителями парня, мы решили присоединиться, — отвечает мама, ее с места отодвигая и протискиваясь в квартиру. Кэссиди успевает только отца за локоть остановить: «погоди, вам нельзя». Правда на немой вопрос во взгляде она ответить блять тоже не может.

[indent]  [indent] Почему?
Потому что ты — доказательство.
[indent]  [indent] Потому что твоя дочь Статут секретности нарушила ради тебя.
[indent]  [indent] Потому что ее никто не просил, а она всех опасности подвергла.

[indent]  [indent] Эсме лицо в ладонях прячет, пытаясь до трех досчитать. У нее неприятный холод позвоночника касается, когда она слышит, что мать уже Мэла обнимает: «она не говорила? эсме!». Она оборачивается, взгляд МакГонагалла избегая.
— почему ты ему не рассказала, как нас зовут? вы же сколько уже вместе?
— мам.
— меня зовут урсула, — она руку Мэлу протягивает.
— мам, — повторяет Кэссиди, когда она уже МакГонагалла своих объятиях сжимает. Все-таки посмотреть на его удивленное лицо приходится. Правда лучше бы Эсме этого взгляда не видела и не знала. Она неосознанно отца за собой прячет, но удержать не может — он уже шаг в сторону Малкольма делает, чтобы руку для рукопожатия протянуть.

[indent]  [indent] — я не знала, что они приедут, — извиняется, плечами пожимая. Возможно, если о магии говорить не будут, то МакГонагалл ничего не заметит. Кэссиди палочку откладывает на кухонный стол, чтобы лишних вопросов не провоцировать. Отец, когда ее замечает, в лице сразу изменяется: «слышал, вы из семьи священника». Откуда ему это известно Эсме не знает, оттого удивленно сначала на него, а потом и на мать смотрит. Лишь потом замечает, что у них несколько пакетов еды и еще один с подарками.
Она понятия не имела, что родители могут быть         т а к и м и,         когда узнают, что у нее все-таки отношения — отношения ведь? — есть.
— надеемся, мы не сильно вам планы нарушили, — у матери хватает такта об этом упомянуть, — но мы подумали, что будет здорово познакомиться и с малкольмом, и с его родителями, раз уж для них ты покупала масла, — Эсме медленно выдыхает, сдаваясь. Полтора года, полтора чертовых года, прожить со страхом, что Мэл ее раскроет, чтобы на Рождество со своим отцом познакомить. Она пытается себя в руки взять, его в сторону отводит, в глаза заглядывая: — может, все-таки скажем, что у нас смена?